Грустные истории о любви

Светлой памяти журнала «Веселые картинки» посвящается..

Чипполино был добрым, но от него страшно воняло, поэтому у него не было друзей. Только Буратино иногда заходил к бедняге в гости. Чипполино доставал из погреба бутыль самогону и товарищи крепко напивались. И хотя Буратино бил морду гостеприимному хозяину, всё равно, они оставались друзьями.

***

Художник Карандаш жил скромно на чердаке своего дома. Там он писал маслом картины и в полцены продавал их зажравшимся толстосумам. Тем и кормился.

***

Дюймовочка, хотя и была простой крестьянкой, но тяга к просвещению заставила её бросить мужа, продать корову и переселиться в город. Там она стала носить короткие юбки и ходить в планетарий

***

Незнайка всегда мечтал стать космонавтом. И когда он впервые слетал на луну, то очень прославился и стал Знаменитым Космонавтом. Но, это был последний его подвиг, потому что, он зазнался и ничего больше не совершил.

***

Бедный художник Карандаш решил жениться на Дюймовочке, но она отказала ему. Карандаш расстроился и пошел к вонючему Чипполино, где его друг Буратино обычно пил самогон. Там они вдвоем так сильно избили гостеприимного хозяина, как одному Буратино никогда не удавалось его избить.

***

Дюймовочке льстило быть женой известного космонавта и поэтому она вышла замуж за Незнайку, хоть и не любила его.

***

Однажды весной, когда птица вьет гнездо, Буратино вышел к ночной реке и увидел фигуру, которая влекла человека. Буратино удивился, но так и не нашел разумного объяснения случившемуся.

***

Петрушка развелся с женой, продал лошадь и переехал в город. Но его всё равно тянуло к земле и поэтому он частенько ходил согнувшись.

***

Однажды Карандаш написал большой портрет своей возлюбленной Дюймовочки и продал его. А на вырученные деньги купил холст и написал портрет Дюймовочки ещё больше прежнего. Но, продать его никому не смог, так как портрет не пролазил в дверь.

***

Самоделкин был очень красивым. И когда однажды он пошел в планетарий, там в него влюбилась Дюймовочка. Но, Самоделкин был бездушным и не ответил на любовь девушки.

***

Ночью, спеша домой, Буратино заметил Дюймовочку, которая вздыхала, глядя на луну, как это делают все влюбленные. Но, Буратино прошел мимо, не обратив на неё никакого внимания, потому что дома его ждал друг Карандаш.

***

Осенью, когда крестьяне жнут хлеб, один богатый заезжий купец Гурвинок соблазнил Дюймовочку. Они напились пьяными и в полнолуние предались блуду на пляже. А утром, Гурвинок подарил Дюймовочке цигейковую шубу.

***

Часто, ночами, Карандаш и Буратино играли в покер. Художник вздыхал, глядя на луну, как это делают все влюбленные. Но, Буратино не обращал на это внимание, так как много проигрывал

***

Вечером, возвращаясь из планетария, Карандаш и Буратино увидели Петрушку, который устало согнувшись, ковылял по тротуару. Друзья сжалились над ним и повели к Чипполино. Там они выкушали много самогону и до полусмерти избили гостеприимного хозяина.

***

Обычно по утрам, Дюймовочка надевала свою короткую юбку и шла в планетарий. Но, вот однажды, ей навстречу попался весь избитый и вонючий Чипполино. Дюймовочке стало жалко беднягу и она, смахнув слезу, отдалась ему за полстакана самогона. С тех пор они больше не виделись, но обменивались открытками на Рождество.

***

Самоделкин редко ходил в планетарий, потому что у него дома был телескоп. Однажды в него он увидел на улице Петрушку. Самоделкин позвал его к себе и показал в телескоп луну. После этого, Петрушка навсегда избавился от тяги к земле и подружился с Самоделкиным.

***

Говорят, Карандаш и Самоделкин были очень похожи, только один был красив, а другой безобразен. Но, зато один был художник, а другой ремесленник. Хотя, оба любили смотреть на луну.

***

Чипполино никогда не был в планетарии и даже не знал дороги туда. Зато к нему иногда заходили Буратино, Карандаш, Самоделкин или Петрушка. Они пили его самогон, рассказывали о луне и лупили гостеприимного хозяина по морде. А однажды, вчетвером, чуть не убили его насмерть.

***

Как-то Буратино стал любовником Дюймовочки, и пока Незнайка летал на луну, они предавались плотским неистовствам. Карандаш очень завидовал Буратино, но виду не подавал, а уходил в планетарий, где и давал волю чувствам.

***

Однажды, заезжий купец Гурвинок купил планетарий и сделал из него синагогу. Тогда, все стали ходить к Самоделкину, потому что у него был телескоп. И Самоделкин прославился на весь город.

***

Дюймовочка очень хотела разойтись с Незнайкой и выйти за красивого и знаменитого Самоделкина. Но, бездушный красавец вновь отказал ей. Карандаш называл Самоделкина «дураком», Петрушка –«братом», а Буратино облегченно вздыхал. Незнайке же было все равно, потому что он снова был на луне

***

Петрушка, утратив земную тягу, стал просыпаться по ночам и, бродя улицами города, сочинять матерные стихи, подражая Гесиоду. Часто он сталкивался с мечтающим художником Карандашом и они направлялись к Самоделкину, где любовались луной при помощи телескопа.

***

Дюймовочка, удрученная отказом Самоделкина и пресытившись грубыми шутками Буратино, решила покончить жизнь самоубийством. И вот, летней ночью она бросилась с моста. Но, её спас Карандаш, который каждую полночь выходил на улицы города, питать себя вдохновеньем.

***

Когда Карандаш спас Дюймовочку от гибели, Петрушка и Буратино назвали его «дураком», а Самоделкин промолчал. Оказывается, он любил смотреть в телескоп, как Дюймовочка раздевается. Случайно узнав об этом, Дюймовочка бросила всё и сбежала с купцом Гурвенком за границу. А Буратино вызвал Самоделкина на дуэль.

***

Незнайка, вернувшись с луны, не очень опечалился, узнав об измене жены. Он с Карандашом, Буратино, Самоделкиным и Петрушкой отправился к Чипполино. Там они нажрались самогону и впятером отдубасили гостеприимного хозяина так, что вскоре его закопали, как и всякого другого покойника.

***

Незнайка снова полетел на луну, потому что, такая была у него работа, и там свалился в кратер. Потом, Петрушка, утративший земную тягу, полетел на луну, и тоже свалился в кратер. Карандаш и Самоделкин, утратив предмет обожания, так же полетели на луну, но их постигла та же участь. Да и Буратино она не миновала. Возвращаясь ночью с поминок друга Чипполино, он упал в глубокую, глубокую яму.

***

Дюймовочка не обрела счастья с Гурвенком и ушла от него на панель. Купец от горя запил и сгорел от водки. Дальнейшая судьба Дюймовочки неизвестна. Кто говорит, что она вернулась к сельской жизни. Другие говорят, что она погибла во время пожара в публичном доме. А одна, не вызывающая доверия глухая старушка, рассказывает, будто бы видела её на кладбище, возле могилы вонючего Чипполино...

28-29 марта 1994 год

в начало

НЕСЧАСТЬЕ

(романтическая история)

Махмуд нашел гранату. Дело в том, что в городе, где проживал Махмуд, гранат было жутко много. Как грибов в августовском лесу. Как орешков в дупле у белочки, как денежек в железном сейфе у дяденьки. Никто даже  не считал за счастье найти в том городе гранату — просто находили и всё.   "Лучше бы в такую жару он нашел ящик пива!" — сказал папа Махмуда, уже после всего, что произошло. А папа у Махмуда знает, что говорит. Он у Махмуда умный и всё-всё знает. Он работал на гранатовом заводе, пока завод не взорвал один грибник. И теперь, папа ездит на пивовозе, экспедитором. Но, экспедитором ездить плохо; всегда трясёт, а папа не переносит  качки и всегда блюет, когда качка. Это, конечно, не очень романтично, но куда деваться?

Гранату Махмуд в дом не понёс, знал, что выпорют. Его зверски пороли родители по ничтожному поводу. За двойки и прочее баловство. Махмуд отправился к знакомой девочке - имя её не будем упоминать — она было дочкой одного дяденьки. В девочках  Махмуд видел лишь то, что обычно видят мальчики его возраста — объект повышенного интереса. Дарил цветки и прочее.

Стоял август и можно было видеть, как белочка прячет орешки в своём дупле. Девочка тоже была похожа на белочку — такая же рыженькая и шустрая, с маленькими, чёрными глазками. Папа её тоже походил на белочку,  только дупло у него было железное. Это, правда, тоже не очень романтично. А что поделаешь?

Махмуд гранату засунул в брючный карман, чтобы не показывать её девочке и не пугать её понапрасну. Но, у Махмуда было очень взволнованное лицо — точь-в-точь, как у его папы, когда начиналась качка. И  проницательная девочка поняла, что мальчика переполняют чувства, но он не  откроет их, даже если его будут пороть. В глазах Махмуда она прочла то, что ей нигде не удавалось прочитать.

— Хочешь пива? — спросила она. И это была лишь прелюдия к более серьёзному предложению.

— Да, — ответил Махмуд, еще не понимая, о чём речь, но уже позабыв о гранате и папином ремне.

Девочка приблизилась к Махмуду и позволила себя поцеловать. Их губы слились. Нечаянно коснувшись бедром брючного кармана мальчика, девочка отшатнулась, её охватил беспричинный страх. Страх неизвестного, но подспудно интересного и желанного.

— Не бойся, эта штука не взорвется, — тяжело дыша, проговорил Махмуд, — У неё надёжный предохранитель.

Девочка, ничего не поняв, приняла слова мальчика, как издевательские над её чувствами и заплакала. Махмуд подошёл к окну. Внизу проехал папин пивовоз. Папа, как обычно, свешивался из окна. Девочка плакала. "Лучше бы меня выпо­рол папа!" — подумал Махмуд, трогая в кармане, ставшую уже тёплой, гранату.

К вечеру девочка немного успокоилась. Её папа принёс из лесу большую корзину толстых, головастых боровиков. Папа был заядлый грибник.

А ночью, кто-то подорвал папин пивовоз.

  март, 1996

в начало

Нет пророка.

Мальчик, которого звали вполне по-европейски – Ганс или Шарль, был не глуп, и однажды написал... а, впрочем, был ли мальчик? Мальчика, может и не было, но история эта, все же произошла. Она-то и заставила нас отложить все дела, закатать рукава и взяться за перо (или Перро?).

В приличном семействе жила девица – не красавица, но и не жаба. Только она подоспела к тому возрасту, в котором девушки обычно выходят замуж (а если не выходят, то начинают умничать, философствовать и в конце концов впадают в меланхолию). Так вот, подоспела она  и мама послала её (через густой лес), отнести бабушке пирожки... Впрочем, лучше начать с другого края.

Явился, черт знает откуда, молодец в манишке. В манишке, в жилетке, в экипаже, запряженном белыми лошадьми, с ливрейным слугою. Сам из семьи приличной и чрезвычайно уважаемой. Явился свататься, да всплыла откуда-то пренеприятнейшая история, о том, что, будучи за границей, молодой человек слишком низко опустился в нравственном отношении, наделал долгов и даже обещал жениться на одной особе. Вспомнили и про то, как отправил его отец в Тридевятое Царство, искать какую-то стрелу...

Мальчик, которого звали Ваня Волков, уже в детстве был необычным мальчиком. Например, он не ел мяса, его даже тошнило от запаха говяжьих котлет. Он не любил драться и лазать по заборам, собирать грибы или удить рыбу, подобно сверстникам. Зато, часами просиживал где-нибудь под раскидистою ивою или у себя в комнатке, и думал. Думал или, даже, созерцал. Старшие братья Мефодя и Прокоп, смеялись над меньшим, давали ему затрещины, обзывали «мумией», «китайским болваном» или «дураком». Какие мысли роились в юной головке? Какие выси и бездны постигало его неокрепшее сознание? Куда путешествовала, та самая, бесплотная оболочка – душа или как там её называют? Это нам не известно, да скорее всего и невыразимо на бумаге, обычными словами.

Одним из немногих развлечений была стрельба из лука. Каким-то чутьём, Иван находил самую крепкую и самую гибкую палку, делал из неё замечательный лук и пускал, кривенькие, самодельные стрелы (с наконечниками из консервной банки).  Пускал дальше и метче всех дворовых пацанов. Ваня рос, время шло, но все равно, оставалось в нем что-то странное, первоначальное и трудноописунемое. Какое-то особое чувство, одной гранью которого, может быть, и была таа способность находить гибкую и крепкую ветку. Впитывая знания и опыт, Ваня ощущал, как это необычное в нём, постепенно стирается и тускнеет, словно монета, проходящяя через тысячи рук. Как остановить это, он не знал.

Однажды, в результате нескольких хитроумных извивов Судьбы (весьма интересных и занимательных, но описание их заняло бы не одну дюжину страниц), семейство Волковых оказалось за границей. И не где-нибудь, на германских задворках, а в самом Париже. В Париже, где стоит, изящно расставив ножки, Эйфелева башня-стрела! Впрочем, и без этого географического перемещения, финал нашего повествования остался бы прежним...

Первым укатил средний брат Прокофий. Его пригласила (как лучшего ученика) одна, переместившаяся за кордон, крупная  знаменитость, подвизавшаяся в области одной из гуманитарных наук. И теперь, Прокофий был при ней (при знаменитости), навроде секретаря-референта. Затем, во Францию перебрался и старший брат, Мефодий, став мелким, но преуспевающим книгопродавцем. Естественно, не без поддержки брата. Вызвали и престарелого отца, Герасима Кузьмича, в этот город.  Город, родивший «свободу, равенство, братство» и несущий их, как пирожки, всему миру. Да никак не могущий донести. Старый Герасим Волков, уважаемый некогда пролетарий, прибыл туда с холодной решительностью. Он, практически, не выходил из дому, не посетил даже Кладбище Коммунаров.

Наконец, прилетел и Ванюша, который после окончания многотрудной школы, не знал, к какому делу себя пристроить. Какие-то смутные желания толкали его в разные стороны, заставляя перебирать ещё более смутные возможности. То он хотел стать музыкантом, то воздухоплавателем (но, не летчиком или космонавтом), то биологом, изучающим земноводных, а то, даже – монахом! В конце концов, поступил в худучилище, где занимался, спустя рукава и за два года не выказал особых талантов. Иван, хотел, было уже бросить кисти и пойти в армию, но тут, очередной изгиб Судьбы, привел его, двадцатилетнего неудачливого художника с мятущейся душой, в Париж! В Париж, похожий на тот гриб в привлекательной красной шляпке, попробовав который, можно получить неслыханное удовольствие, а можно и умереть.

В первое время, город Ивану понравился, как нравится малышу новая игрушка – заводной ёжик или лягушка, или глупый Петрушка в красном колпаке. Но, осмотревшись, он охладел к Парижу, так же, как дитя теряет интерес к игрушке, разобрав её и увидев внутри ёжика «лишь горсть шестерен и никакого волшебства.» К тому же, в душе Ивана проснулось несвойственное для его возраста чувство – тоска по Родине. Что же касается более свойственных двадцатилетнему возрасту чувств     , то они тоже не спали.

Невозможно определить, Фатум или осознанное стремление, свели Ивана (по-местному – Жана) с необыкновенной девушкой, мадемуазель Фрог. Это было воздушное, почти прозрачное в своей неестественной белизне, создание. В зеленом, легком, как пух, долгополом платье, она походила на фею, предводительницу древних эльфов. Она была влюблена в саму жизнь, в солнце и  воздух, травы и деревья, птиц, насекомых и даже, в грибы. Она разговаривала с цветами (особенно ей нравились белоснежные прудовые лилии). Казалось, она состояла из какой-то тончайшей нематериальной сущности и была зыбка и ранима, как нежная весенняя паутинка. Чувствовалось, что город давил её. Ей бы жить где-нибудь среди берез, под ситцевым голубым, или среди мшистых скал, под бледно-серым льняным небом, а не здесь среди людей, где и небес-то не увидишь...

Их невесомая любовь (или дружба?), продлилась около года, а вернее 321 день. Они поссорились по какому-то пустяковому поводу. Девушка исчезла, оставив сумбурную записку о том, что она уезжает в Тибет «искать бессмертия». На это, папа Ивана, старый рабочий аристократ, заметил: «И поделом...» Иван поругался за это с отцом, назвав его «бесчувственной деревяшкой». Кстати, Герасим Кузьмич, имел протез ноги, которую он утратил во время последней войны.

Иван рвался немедленно в Тибет, чтобы там отыскать «свою царевну» и на коленях вымолить у неё прощенье. Рвался восстановить то призрачное равновесие, ту хрупкую полноту...

- Я... Я виноват... Не знаю, пока, в чем именно, но виноват! – сокрушался он. Старшие братья, Прокофий и Мефодий считали, что «Ванюша-де сумасшедший, и Тибету его трепетное сердце не вынесет, а может статься, что и ногу подвернет по неопытности своей». И поэтому, призвав весь свой здравый смысл, отговаривали младшенького от этого «рискового предприятия». Иван же, дойдя до крайней степени исступлений, брызжа слюной и делаясь красным, как рак, обвинял их в «бессердечии чувств, черствости и грубом матерьялизме».

- И, хотя, вы и кормите меня, моё тело, на душу мою права иметь не можете!!!

На следующий день, который прошел в страшных нравственных муках, вечером, Иван извинялся за свою горячность:

- Хотя я и не заслуживаю вашего прощения, и сам являюсь чрезвычайным эгоистом! - закончил он свою пламенную речь. Последовавшее за сим примирение, было сдобрено обилием горячих слез, всхлипываний и взаимных заверений в любви. Разумеется, после этого, Иван снова озлобился, чувствуя себя униженным в глазах своих родных, но сдерживал злобу и от этого становился особенно раздражительным и как-то по особенному вспыльчивым. Естественно, он никуда не поехал. Нужно заметить, что вся эта «достоевщина» происходила не Петербурге или Костроме, а в самом сердце Парижа, куда русские переселенцы, заботливо перенесли все свои самые ценные обычаи.

Словно невидимые, стальные кандалы охватили своими цепкими руками ноги Ивана, и он, барахтался, сопротивляясь их тяжести, которая тянула его в этот мир, мир Мефодия и Прокопа. Он, и ходил, даже, сгорбившись, еле волоча ноги. Париж – гигантская воронка, медленным торнадо всасывал его.

Находясь, в таком мучительном состоянии, Иван вдруг, стал посещать питейные заведения. По национальному обычаю (как неожиданно проявляется «тоска по Родине»!), он напивался водки и плакался. Здесь бы, всесильной Судьбе, послать в собеседники-собутыльники Ивану, чуткую (желательно, русскую), душу, и хотя бы так, утешить несчастного. Но, Судьба поскупилась. Зато, как-то раз Жан  встретил девушку, которая чем-то ему понравилась (должны же были проявляться и более «свойственные двадцатилетнему возрасту чувства»). В ресторанчике, под водочку и грибочки, он расплакался, изливая вместе со слезами наболевшее.

- Жан, зачем ты так горько плачешь? – спросила недоумевающая девушка.

- Потому, я плачу, красна девица (а на ней, действительно, было алое платье и такого же цвета шляпка. Ну, и , естественно, туфельки и сумочка в тон, ведь, Париж всё-таки!), потому, я плачу, что душа у меня болит! – рыдая, отвечал Жан, мешая русские и французские слова.

- А, почему, она у тебя болит? – не унималась девушка.

- Потому, как терзают её, бедную! – ещё горше зарыдал Иван, завывая серым волком.

- Кто, кто её терзает? – всё настойчивее вопрошала девица.

- Сомнения... сомнения и противоречия, терзают мою душу, милая Магдалина! – чуть подумав, ответил Жан, - А, душа любить должна, всё земное... всё человечество любить, былинку каждую и Тварь Божию... да, что там говорить...

- А, зачем, всё человечество любить, Жан? – удивилась девушка, и тронув Ивана за горячюю руку, прошептала: - Полюби меня, одну!

- Одну!? – опешил Иван и даже, перестал плакать, - А, как же, ...былинка, ...человечество?..

- Но, ведь надо с кого-то начинать? – ответила девушка простым вопросом, на вопрос вечный, - Почему бы, не с меня?

«Пуркуа бы не па?» – подумалось в хмельном мозгу Жана. Магдалина улыбалась.

В тот жаркий парижский вечер, они пришли на  улицу, где почти перед каждым домом, тлели красные шапочки тусклых фонариков. На улицу, где сама атмосфера, где воздух, был пропитан соблазном, возбуждением и вечным зовом телесных утех. Жан немного оробел, но, над жилищем Магдалины, рубинового светляка не было, и он ступил в черный проем двери, как в омут. И Магдалина, с какой-то бесовской дрожью и радостью, как средневековый суккуб, приняла в себя его жгучую и трепетную плоть. И с каждым движением, с каждым ударом, он уезжал всё дальше и дальше от своего Тибета. А, когда он достиг иной вершины, Париж проглотил Иванушку, как болото глотает быка, нечаянно забредшего в лягушачье царство.

Конец июля 1996 г

Приложение

Ракурс.

- ... А в гнезде у неё, три маленьких, пёстреньких яичка, в листве стыдливо прячутся... Да, и не листва, вовсе, а так – листочки. Мильёны листиков, на мильёнах деревьев, а каждый – неповторим, у каждого, особый узор. Или муравьи – тот несет палочку, этот – хвоинку, каждый по-своему... А, пчелки, мохнатые комочки, одна берет нектар, только с яблоньки, другая – только с вишенки – характер у них, понимаешь! Во-о-о-н, на излучине, рыбёшки плещуться, мальки ещё, несмышлёныши, а тоже... Головастик в болотце, экий смешной, право...

- Скажи, ангел, а людей ты видел?

- Людей? Нет, людей не заметил, больно уж мелкие...

1 августа 1996

в начало

О духовном и материальном.

Без эпиграфа.

Сегодня, Гобой увидел новенькую. Это была – маленькая скрипочка. Он пришел домой, сел за стол, убавил свет керосиновой лампы и загрустил. Любовь, у них, духовых, не то, что у животных, а тем более, у людей. Любовь у них – чистый дух...

Скрипочка была молода и ветрена. Она обожала, когда Смычек проводил по её струнам своим грубым волосом. Но, и это, вызывало в ней лишь простое сотрясение воздуха. Духа в ней не было вовсе.

Пошел Гобой к Органу, который почитался у них за князя или короля, Потому, как, он был огромен и мог выдувать такие басы, что дрожали стекла; а мог пищать, как самая маленькая мышь. За это, его называли Совершенным или Абсолютным Духом.

—Иди к Баху, сын мой! — сказал Совершенный, выслушав рассказ Гобоя. — Но, прежде, подумай! — добавил он и вновь загудел что-то в до-мажоре. Ему подпевала стайка мальчиков, облаченные в белые одежды. «Духовная музыка, не то, что у нас!» — вздохнул Гобой и поплелся к Баху. Благо, тот жил недалеко.

Каждый знает, иной раз, даже людям нелегко разговаривать друг с другом. Животные иногда говорят с людьми, но с трудом. А чтобы, музыкальные инструменты беседовали с человеком — это уж совсем редкость. Да, и не каждый сохранит здравый смысл и связную речь, увидав перед собой, рассуждающий гобой.

И.С.Бах был не из пугливых... Через месяц, был готов концерт для гобоя и скрипки с оркестром. Во время первого исполнения Бах сидел в первом ряду, и, в особо удачных местах, закрывал глаза и тряс головой. Губы его шевелились. Те, кто сидел подальше, думали, что композитор тихонько шепчет партитуру или возносит благодарственную молитву. Те же, кто сидел поближе, слышали: «Камзол... Новый камзол французского сукна... И дюжину шелковых чулок... Непременно... Нет, две дюжины...»

Эпилог.

Познал ли Гобой удовольствие от дуэта со скрипкой — нам не известно, их сразу-то не поймешь, этих гобоев. Но, то, что Бах получил удовольствие от концерта — это точно, на гонорар он сшил себе камзол из лучшего сукна и поселился в приличном доме.

По мере сил, мы воздерживаемся говорить о человеке (сознаемся, Гобой недолюбливал людей), но, все-таки, нужно признать — человек смертен. Мало кто знает, что во время последнего концерта, Бах был абсолютно глух, и стоял на пороге могилы, А вскоре — вошел в неё, как говорится — испустил дух. Теперь, дух Баха витает где-нибудь в горних высях, наслаждаясь звуком ангельских арф. (Духовые инструменты, ангелы припасают для особого дня).

Надо заметить — гобои тоже не вечны. Догадываетесь, что случилось с нашим Гобоем? Да, он валяется в пыльном закуте с отломанным мундштуком или вентилем. Был ли он мертв? Как известно, гобои не умирают, но портятся или ломаются. Одним словом, становятся ни на что не годными вещами. Итак, можно сказать: «Он почил». Но, никакой дух или душа (терминология спорна) не покинул его бренного тела, не вознесся в горние выси. Кто-то удивится — как же так? Ведь, пел, любил, страдал (хотя, по-своему, по-гобойски)?

Да, играл в нем дух, но, пока в него дули.

— А, может, и у Баха не было никакой души. Просто дул в него Господь, пока не надоело или пока не сломался какой-нибудь клапан? — спросит, кто-либо из дотошных.

— Может быть, — ответим мы, — впрочем, у людей, как и у гобоев, ни черта не понятно.

21 декабря 1994 года

в начало

Еремей

часть первая  Историческая

Случилось это — когда осьмнадцатый век умирал, а девятнадцатый зачинался. И хотя, конца света не ждали, но побаивались, — магия цифр завораживала. Произошло же это в одном провинциальном городке. Некоторые утверж­дают, что в Москве, или даже в самом Санкт-Петербурге! Но, я не могу поверить в это, при всём моём уважении к обеим столицам.

Итак, вдова губернского попечителя богоугодных заведений, дама ещё не старая, завела у себя в доме необычного слугу, из своих крепостных  крестьян. Это был мужик, по имени Еремей, у которого злая его судьба начисто отняла руки и ноги, но не лишила мужеской силы. Сей-то предмет попечительша и подвергала нещадной эксплуатации. Еремей, колодой лежал в самой дальней комнате дома, вдали от глаз посетителей и прислуги. Уха­живала за ним глухонемая баба по имени Марфа.

Ладно бы одна только попечительша (назовем её, к примеру, госпожа М.), тешила себя столь редкостной игрушкой. Это еще полбеды. Но, госпоже М. этого показалось мало и она, не вытерпев, решила поделиться чудом с другими. И вот, уже на балу у попечительши, дамы её ближайшего окружения стали по одной, а то и по две, отлучаться в дамскую комнату — "попудрить носик или прилечь" сославшись на внезапную мигрень. Кто знает, может быть, вопиющий разврат сей, и далее был бы скрываем от мира. И пресёкся бы тихо и не заметно, наскучив госпоже М. и её товаркам, и мы бы ничего не узнали об этом, не случись вот чего.

Как-то на балу присутствовала одна молодая мамзель, совсем недавно посвященная в  сию мистерию. То ли шампанское, то ли страстный шёпот черноволосого улана возжигали в ней плотскую страсть и заставляли уже дважды покидать залу, и "пудрить носик" укрывшись в дамской. Пудрила она его каждый раз по получасу и возвращалась в некоем необычном, блаженном состоянии. Красавец-улан был незаурядным психологом и, усмот­рев в глазах возлюбленной  какие-то томные огоньки, заподозрил ковар­ный обман. В уме его, воспалённом ревностию, рисовались видения тайных свиданий, где неизвестный соперник крадет предназначенные ему поцелуи! А, когда девица, пококетничав, в третий раз упорхнула в дамскую комна­ту, молодой и горячий офицер решил, либо опозорить себя навек, либо за­стать возлюбленную пару врасплох и наказать более удачливого любовника, вызвав его на дуэль.

Движимый жгучею страстию, он ворвался в комнату для дам и увидел там... Впрочем, то, что он там узрел, мы описывать не станем, — читатель с фантазией и сам нарисует подобающую картину, а читатель, лишенный фантазии, пусть отложит дальнейшее чтение этой книги.

Помутившийся разум и какие-то военные инстинкты заставили уланову руку дёрнуться к эфесу палаша. В единый миг, не успев ничего осознать, красавчик выхватил из ножен сверкающую сталь и отсек Еремею последний член его тела. Скандал был ужасный...  Раненый в страшных муках скончался.

Марфа, немтая баба, плакала. О, крепостничество! Как чудовищны гримасы твои!

    часть вторая   Психологическая

Грубость нравов, грубость желаний заставили попирать человеческое достоин­ство столь безобразным образом. Этим замечанием мы и ограничимся, описывая психологию народа, и перейдём к психологии личности.

Еремей — плачущий ли персонаж? Страдает ли он? Несчастен? Убог? Нуждается ли в жалости? Ведь его положению мог бы позавидовать любой здоровый мужик! Уход отличный, кормят с ложечки, водки вдоволь. Делать ничего не надо, только барышень ублажай! Да не просто крестьянок ка­ких-нибудь вонючих, а знатного дворянского роду барышень! Чем  ни жизнь! Свободы нет, говорите?  Да нахрена она ему, свобода-то?  На что он её потратил бы, коли имел? Да ни на что. Так бы и лежал целыми днями в потолок глядючи, да об пропитании б заботился, да на водку б зарабатывал. Или  воровал бы. А уж захотел если б женского полу — на тебе толстую дуру на сеновале, а не чистенькую, в кружавчиках дамочку. Так что, смотрите сами. Руки-ноги, оно, конечно, тоже неплохо иметь. Ну, уж как говориться — за всё нужно платить.

Личность другая, женская. Давно уже известно миру и психологам,  в том числе, что плоть женская ненасытна и необузданна. Она-то и тол­кает их на поступки иррациональные и опрометчивые. Бросает в объятия животных или уродов. Примеров току — великое множество. Ещё оной характер­ной чертой женщин, является чрезмерное любопытство. И оно бросает их в объятия не менее ужасные. И тому примеров так же ни мало.

Загадочной и необъяснимой остаётся для нас душа несчастной Марфы. Что означают её слёзы над телом Еремея? Какие чувства руководят этою женщиною? Нет ответов на эти вопросы. Молчит Марфа. Молчит её несчастная душа. И мы, только чрезвычайно напрягая свою проницательность, можем предположить, — а не любовь ли движет ею?

Ещё интересна позиция света. Знали ведь, знали же, что прячет в своём дому попечительша! Шила в мешке не утаишь. Знал же, знал председатель Казённой палаты, что его жена ходит к госпоже М. Знал и губернатор, что его жена... Знал или догадывался! Все знали! Ну, не все, так — многие. Нет дыма без огня! Но, почему молчали, не били тревогу, не при­гвоздили к позорному столбу? Где резонанс? Где волнение в обществе? Нет его! Потому, что — жажда. Болото. Топь и трясина. Пусть, пусть хоть эта крупица соли подсластит их застоявшуюся болотную водицу! Пусть. И то— развлечение, и то — свежее веяние, и то — бальзам, и то — хлеб. "Да и что тут такого", -- скажет председатель Казённой палаты, в минуту хмельного откровения, - "Был бы человек, а то, так — обрубок".

Улан. Красавец-офицер. Молод и горяч. Типичный холерик. Как ни скоротечен поступок, совершенный им,  но внимательный наблюдатель увидит в нём, как в капле вода, всю прошлую жизнь этого несчастного юноши. Все его комплексы, страхи, подавленные желания, детские впечатления, огрехи  воспитания и потаённые стремления — как на ладони. Бери, ройся,  распутывай клубки причин и следствий.

А помнишь, читатель, Луку Мудищева? Или миф про Хроноса и Зевса?  Или египетских жрецов-кастратов? У всех, у них много общего, только, происхождение разное. Такое сходство наталкивает на мысль, что И.С.Барков (вернее, талантливый псевдо-Барков) знал историю Еремея. Или же, сама идея витает в воздухе? А Еремей — элемент культуры? Вот они — архетипы! Впрочем, это уже материал следующей главы.

  часть третья  Философская

Философски осмыслить феномен Еремея (Иеремии)  очень сложно, практически— невозможно. Как субъект он может быть рассмотрен только лишь в одной плоскости, в сексуальной. А, философия, как известно, мало уделяет внимания этой стороне человеческого бытия, но как метафизический аспект — секс ей не безынтересен.

Как объект, Еремей выступает в качестве опять же, сексуаль­ном, а так же в качестве предмета, на который направлена деятельность улана (в данном случае — разрушительная), но, философию не интересуют уланы и вообще, военные. Даже в метафизическом аспекте.

Следовательно, Еремей интересен нам лишь как архетип, вернее, как символ. С этой точки зрения мы его и рассмотрим.

Толи жизнь такая — всюду сует нам символы, то ли, человечишка,  такое существо, что всюду норовит наставить этих символов, как пугал, всё обратить в жупелы и метафоры! Башню — в символ Франции, Цезаря — в символ власти, глаз — в символ Бога, чёрный квадрат — в символ завершён­ности, Иеремию в символ...  В черновиках Гегеля мы находим: "...наконец, выражением абсолютной, чистой мужественности мы видим в русском Иеремии, только абсолютный дух не имеет символа..."

в начало

Сказка о грязном угольщике

Пей воду из твоего водоема и текущую из твоего колодезя

Притчи Соломоновы 5:15

На окраине столицы одного королевства, жил угольщик Ганс.

Большую часть жизни он проводил возле угольной ямы, близ которой стояла небольшая хижина, вернее, шалаш, где Ганс хранил свои нехитрые снасти – топор, лопату, да тачку. Там же, он прятался от дождя и ветра.

Работа угольщика – не самая чистая работа на свете, поэтому, Ганс всегда был грязный и прокопченный. Даже, по праздникам, когда он умывался и надевал новый камзол, то оставался всё тем же грязным угольщиком. Ганс жил размеренной жизнью простого труженика, до тех пор, пока не случилось одно удивительное событие.

На Пасху, наш герой, добропорядочный христианин, отправился в церковь, слушать проповедь. Рассказ священника, о том, как Моисей мазал кровью косяки, уже близился к завершению, когда в храме появилась... королева. Впрочем, удивительного здесь ничего и нет – столица была не велика (как и само королевство), а королева всегда отличалась демократическими наклонностями. Её часто можно было встретить в гуще народа.

Она недолго постояла пред алтарем, вознесла Господу краткую молитву и ушла. Ушла, не заметив, что из рукава у неё выпал небольшой, кружевной платочек. Ганс, стоявший недалеко от выхода, поднял потерянный королевой предмет. И, с тех пор потерял покой.

Он целыми днями подносил платок к своему грязному носу и вдыхал тонкий аромат духов, ощущал запах тела прекрасной женщину, запах королевы. И этот пьянящий дух будил воспоминания. Угольщик снова видел королеву, слышал горячий шепот её молитвы, шуршание её белого платья. Он снова ловил её взгляд, скользнувший по толпе...

Чарующий запах будил не только память, но, и воображение. Самые необузданные фантазии роились в голове Ганса. Там, в своих мыслях, он делал с королевой всё что хотел. То возносил её на недосягаемые вершины небесно-чистой непорочной любви, окружал ангелами и серафимами, а сам, только издали любовался ею. То, низвергал до земных, грубых плотских утех, и заставлял её валяться с ним возле угольной ямы.

С каждым днем, кружевной платочек терял белизну и благоухание. Он стал черным, от рук угольщика, но это не убавило пыл Ганса. Страсть его становилась все горячее, а тоска все невыносимее. Он забросил свое ремесло. Угольная яма более не дымила, а угольщик не приносил в дом денег. Все время он проводил в своей хижине, охваченный крамольными думами. Думами, за которые ему отрубили бы голову, если б узнали о них.

Однажды вечером, когда сумерки призрачным саваном окутывают окрестности, а все чувства в человеке обостряются, желание Ганса обладать королевой, дошло до предела. Он бросился ниц на грязный пол своей лачуги и залился горючей влагой отчаяния.

И вдруг, через пелену слёз, Ганс увидел её... Королева стояла на пороге, в том же белом наряде и протягивала ему руки! Слабые отблески севшего солнца не позволяли разглядеть черты женщины, но - запах! Боже, этот запах Ганс не мог спутать ни с чем. Бедный угольщик захлебнулся этим ароматом, и сознание его помутилось...

Когда он проснулся, солнце ещё не взошло. Королева уже исчезла, оставив после себя великолепный букет запахов. Но, это теперь не волновало Ганса. «Все женщины одинаковы», - уныло подумал он и побрел разводить огонь в угольной яме.

«Ну, вот, кажется, всё получилось», – думала жена Ганса, отстирывая своё свадебное платье, двенадцать лет пролежавшее в сундуке. – «Труднее всего было достать мускусу и бергамотной эссенции. Но, один раз в жизни, и простая женщина может позволить себе пахнуть по-королевски...»

А вечером, случилось ещё одно удивительное событие. Когда, после скромного ужина, угольщик и его жена легли спать, Ганс убедился, что не все женщины одинаковы.

25 декабря 1993 года

в начало